Классический либерализм и эксплуатация труда
Классический либерализм и либертарианство часто критикуют за их недостаточное внимание ко многим видам экономической несправедливости. Одной из наиболее распространённых таких претензий является предполагаемое отсутствие у классического либерализма собственной теории эксплуатации труда. Даже далёкими от левых взглядов людьми предполагаемая эксплуатация труда воспринимается как несправедливая. Соответственно, невозможность или нежелание классических либералов осудить эксплуатацию в перспективе подрывает потенциальное согласие с ними многих людей.
Многие классические либералы и либертарианцы действительно отрицают, что эксплуатация труда является вразумительной идеей. Но эта позиция не является повсеместной. Многие именитые теоретики, позиционирующие себя в качестве классических либералов и либертарианцев, в целом согласны с левыми в своём моральном осуждении трудовой эксплуатации. Разумеется, сам либертарианский взгляд на эксплуатацию при этом разительно отличается от того, что принят большинством левых.
Как возможна либертарианская теория эксплуатации? Что, по мнению либертарианцев, делает экономическую сделку эксплуатационной, а эксплуатацию — несправедливой? Является ли такая позиция подлинно либертарианской? И что должно делать либертарианское правительство с целью предотвращения эксплуатации как в идеальной теории, так и в современных реалиях?
Содержание
1 Марксистская теория эксплуатации
2 Либеральная теория эксплуатации
2.1 Эксплуатация и права человека
2.2 Эксплуатация и нарушения прав
2.3 Эксплуатация и межличностные трансферты3 Эксплуатация, невмешательство и перераспределение
3.1 Равная свобода для всех и доминирование
3.2 Множественные оговорки Локка4 Заключение
Марксистская теория эксплуатации
Главным препятствием на пути классического либерализма к моральному осуждению эксплуатации является давняя вражда этой традиции с марксизмом и иными формами авторитарного социализма. Эксплуатация труда была одним из главных объектов интереса Карла Маркса, а его анализ был призван показать неискоренимость эксплуатации в капиталистической экономике без перехода к общественной собственности на средства производства. Классические либералы, отстаивая принципы свободной экономики от нападок марксистов, были вынуждены критиковать марксистский взгляд на эксплуатацию.
Как известно, марксизм проиграл эту битву. Марксистская теория эксплуатации целиком и полностью опиралась на трудовую теорию ценности и вытекающий из неё концепт прибавочной стоимости. С началом маржиналистской революции эти основания были дискредитированы и сегодня ни один сколько-либо адекватный теоретик не поддерживает классический марксистский взгляд на эксплуатацию.
Сущность трудовой эксплуатации, какой она видится классическим марксистам, проистекает из самого характера экономической ценности, в основе которой (как считают марксисты) лежат общественно-необходимые затраты труда. Труд и только труд порождает экономическую ценность. Сам классический марксизм при этом, подобно классическому либерализму, опирается на некоторую форму самопринадлежности. Соответственно, права на долю от произведённой экономической ценности имеют только те, кто непосредственно вложили в это свой труд — рабочие.
Однако в реальности значительную и, вероятно, даже наибольшую долю от распределения всей экономической ценности получают те, кто не является рабочим. В первую очередь, конечно, речь о прибыли капиталистов, т.е. собственников капитала. Но это также касается арендодателей, т.е. собственников земли, кредиторов, т.е. финансовых капиталистов, а также само государство, которое отчуждает часть произведённой экономической ценности в виде пошлин, налогов и акцизов. Та часть экономической ценности, которая не распределяется среди рабочих, а отчуждается различными сортами капиталистических собственников, составляет прибавочную стоимость.
Именно в отчуждении прибавочной стоимости состоит эксплуатация рабочих при капитализме. Рабочие и капиталисты состоят в неравных отношениях: рабочие продают свой труд капиталистам за цену, значительно меньшую, чем объективно стоит их труд. Соответственно, в этой сделке наличествует некоторый эксплуатационный излишек, присвоение которого капиталистами несправедливо.
При этом распределение доходов в капиталистической экономике, строго говоря, даже с марксистской точки зрения может и не порождать эксплуатацию. Если бы капиталисты добровольно отказались от отчуждения прибавочной стоимости и направили всю полученную прибыль на выплату заработных плат, эксплуатация труда бы не происходила. Но на это любой марксист может резонно возразить, что в реальности таких альтруистичных капиталистов не найдётся много, но даже если бы нашлось, то сохранение частной собственности на средства производства всё равно создаёт динамику доминирования капиталистов над рабочими, ведь даже альтруистичный собственник может простой в любой момент передумать насчёт недопустимости эксплуатации.
Вышеизложенная теория эксплуатации небезосновательно считается самой влиятельной теорией эксплуатации. Но не любая влиятельная теория — это теория, адекватно описывающая мир. Главная проблема марксистской теории эксплуатации — её зависимость от трудовой теории ценности, которая на текущий момент является дискредитированной. Проблема в том, что трудовая теория ценности просто неверна. Поэтому любые попытки построить на ней теорию эксплуатации также обречены на провал.
Карл-Фридрих Израэль из Института Мизеса считает, что несостоятельность трудовой теории ценности делает несостоятельной любую теорию трудовой эксплуатации. По мнению Израэля, из маржиналистской теории ценности (повсеместно принятой не только австрийцами, но и экономическим мейнстримом в целом) следует, что любая цена в добровольной сделке — это справедливая цена, т.к. не существует никакой объективной шкалы ценности, по которой обменивались бы блага (в данном случае деньги и труд). Любая меновая пропорция отражает субъективные предпочтения участников сделки, а потому не может быть оценена как справедливая или несправедливая иначе, как по критерию добровольности. Эксплуатационного излишка не может существовать.
Либеральная теория эксплуатации
Исторически классические либералы вовсе не были чужды моральному осуждению эксплуатации. Уже у Адама Смита мы можем найти то, что Гораций Фэйрлэмб называет «капиталистической теорией эксплуатации». Хотя есть немало интересных мыслей, которые современные либералы всё ещё могут почерпнуть у Адама Смита, вряд ли многих убедит его взгляд на экономическую эксплуатацию. В конце концов, Смит был предшественником Маркса и также придерживался трудовой теории ценности, хотя их варианты теории разительно отличаются.
Современные либералы нуждаются в теории, которая объясняла бы эксплуатацию на маржиналистской почве, иначе саму концепцию эксплуатации труда, как призывает Израэль, следует отбросить. К нашему счастью, недостатка в маржиналистских теориях эксплуатации мы также не наблюдаем. Милан Зафировски обобщает взгляды различных современных теоретиков в т.н. «неоклассическую теорию эксплуатации».
Конечно, сам по себе экономический маржинализм не предполагает либерализм: маржиналистские основания были использованы и некоторыми марксистами для разработки новой, более адекватной теории эксплуатации в рамках направления, сегодня известного как «аналитический марксизм». Различные и даже взаимоисключающие объяснения эксплуатации в рамках этого направления были предложены Джеральдом Коэном и Джоном Рёмером.
Помимо общего стремления примирить марксистскую проблематику с актуальной наукой и аналитической философией, аналитических марксистов объединяет членство в т.н. Сентябрьской группе — интеллектуальном кружке, который был создан Коэном как раз с целью аналитического переосмысления марксизма. Но не все члены группы были марксистами. Как ни странно, среди них был и человек, позиционирующий себя в качестве классического либерала — канадский политический философ и почётный профессор Манчестерского университета Гиллель Штайнер.
Штайнер принял участие в обсуждении альтернативных теорий эксплуатации и разработал собственную теорию. Согласуясь со взглядами самого Штайнера, эта концепция получила от него название «либеральная теория эксплуатации».
Эксплуатация и межличностные трансферты
В отличие от некоторых левых теоретиков, которые связывают эксплуатацию исключительно с «присвоением плодов чужого труда», Штайнер считает эксплуатацию типом межличностного трансферта, т.е. передачи собственности. На самом деле, многие из тех ситуаций, которые считаются эксплуатационными даже левыми, не связаны с трудом. Однако даже трудовая эксплуатация может быть объяснена как передача собственности, поскольку рабочий (по праву самопринадлежности) является собственником своего труда и по договору передаёт его работодателю в обмен на деньги.
Штайнер выделяет несколько типов трансфертов: дарение, обмен, грабёж, выгодоприобретение и эксплуатация. Для них он использует несколько дифференцирующих характеристик:
1.Односторонние и двусторонние;
2. Добровольные и принудительные;
3. Равные и неравные.
Примеры односторонних трансфертов — это дарение и грабёж. Конечно, в любой передаче принимают участие два агента, однако сама передача совершается лишь в одном направлении: один агент (даритель, жертва ограбления) лишается собственности, второй агент (получатель подарка, грабитель) — получает её. В двусторонних трансфертах, таких как обмен, выгодоприобретение и эксплуатация, собственность перемещается в обоих направлениях: обе стороны отдают какую-то собственность, но и получают в ответ какую-то собственность.
Из уже указанных выше трансфертов принудительным является только грабёж. Разумеется, здесь грабёж понимается не в юридическом смысле, а в более широком — как обобщающее название для любых принудительных передач собственности под угрозами насилия. Даже рабство в некотором роде будет являться грабежом, т.к. представляет собой принудительную одностороннюю передачу трудовых услуг. Дарение и обмен, очевидно, являются добровольными передачами, тогда как добровольность эксплуатации многими (например, Коэном) ставится под сомнение. Но, как подмечает Штайнер, эксплуатируемый рабочий в конечном счёте сам соглашается на сделку с работодателем, так что у нас нет причин считать это принуждением в том же смысле, что и ограбление.
Наконец, двусторонние трансферты могут быть равными и неравными. В данном случае речь идёт о сопоставлении передаваемых благ по некоторой «объективной шкале ценности». Обмен — это равный двусторонний трансферт, т.к. предполагает взаимную передачу двух благ равной ценности. В случае выгодоприобретения и эксплуатации мы можем выделить две стороны: одна передаёт благо большей ценности (эксплуатируемый, благодетель), вторая — благо меньшей ценности (эксплуататор, выгодоприобретатель).
Если до этого описание не очень нуждалось в примерах, поскольку каждый может с лёгкостью представить себе пример обмена, дарения или ограбления в реальной жизни, то как мы должны представить себе выгодоприобретение или эксплуатацию? На первый взгляд, они ничем не отличаются от обмена: это обыкновенная взаимная передача собственности. Но передаваемая собственность имеет неравную ценность.
Пример самого Штайнера в случае выгодоприобретения — это продажа билетов на благотворительный ужин за £100 (≈ ₽10000). Благодетель (покупатель билета) передаёт благо (деньги) большей ценности, чем то (еда), которое он получит от выгодополучателя (организаторы банкета). Аналогичным образом эксплуатация труда обычно понимается нами как ситуация, при которой эксплуатируемый (рабочий) передаёт благо (труд) большей ценности, чем то (заработная плата), которое он получит от эксплуататора (работодатель). В чём в таком случае разница между выгодоприобретением и эксплуатацией?
Их разница — это контрфактические предпосылки таких сделок. Говоря проще, эксплуатацию от выгодоприобретения отличает то, что при выгодоприобретении сторона, вносящая больший вклад, отказалась бы от сделки, если бы она была равной. Но при эксплуатации сторона, вносящая больший вклад, охотнее бы согласилась на сделку, если бы она была более равной.
У покупателя билета на благотворительный банкет нет причин покупать именно дорогой билет, если его цель — просто поужинать в ресторане. Оплата одного обычного ужина обойдётся ему дешевле, чем покупка билета. Значит, он мотивирован именно купить билет на благотворительный ужин, смысл в котором есть только при условии, что эти билеты значительно дороже простого ужина (иначе неоткуда взяться деньгам, которые направят на благотворительные цели). Напротив, рабочий охотно бы согласился на повышение заработной платы, которое бы сделало его отношения с эксплуатирующим работодателем более равными.
Таким образом, эксплуатация — это двусторонний неравный трансферт, который в иных обстоятельствах мог бы состояться как обмен. На самом деле, пока это ничем не отличается от теории эксплуатации Маркса. Более того, неявная предпосылка о том, что мы сравниваем сделки по некоторой «объективной шкале ценности», кажется, выбивает у теории Штайнера маржиналистскую почву из-под ног. Но лишь на первый взгляд.
Эксплуатация и нарушения прав
То, что у нас пока есть — это внеморальный отчёт об эксплуатации. Мы знаем, что делает сделку эксплуатационной, но не то, что делает эксплуатацию несправедливой. Кроме того, нам всё ещё нужно увязать этот отчёт с маржинализмом, который кажется несовместимым с любыми «объективными шкалами ценности» (здесь речь идёт об экономической ценности, но не о моральных ценностях в том смысле, в каком о них рассуждают этические философы; маржинализм параллелен вопросу о моральном реализме и антиреализме).
Дифференцирующие характеристики эксплуатации не могут объяснить её несправедливость. Нет ничего несправедливого в выгодоприобретении, а это значит, что нет ничего несправедливого в двусторонних неравных трансфертах самих по себе. Но и контрфактические предпосылки — это не критерий несправедливости. Участники добровольного обмена также предпочли бы, чтобы условия сделки были более выгодными для них, но это превратило бы сделку в эксплуатацию. Почему из этих двух взаимно преобразующихся обменов именно эксплуатация несправедлива?
Обратимся к другому примеру Штайнера — аукциону. Некто мистер Синий хочет продать своё благо X за максимально высокую цену, поэтому назначает за него аукцион. Основными конкурирующими участниками аукциона являются мистер Красный и мистер Белый. Раз речь идёт об аукционе, мы сразу отвергаем возможность того, что X имеет объективную ценность, не зависящую от соотношения спроса и предложения. Но мы можем использовать сам баланс спроса и предложения для объективной оценки субъективной экономической ценности X. В случае аукциона отражением этого баланса станет максимальная предложенная за X цена.
Таким образом, Штайнер избегает ловушки ценностного экономического объективизма. Но тогда становится неясным, как аукционные торги за X между Красным и Белым могут превратиться в эксплуатацию Синего. Если любая максимальная цена — это равная цена за X, то как может образоваться эксплуатационный излишек? Объяснение этой перспективы и сопряжено с объяснением того, что делает эксплуатацию несправедливой.
Допустим, при прочих равных условиях Белый предлагает за X $100, а Красный — только $75. Значит, равная цена за X — это $100. Что могло бы привести к ситуации, когда торги, несмотря на это, выигрывает Красный, тем самым присваивая себе эксплуатационный излишек в $25, поскольку он заплатил за X, справедливо стоящий $100, только $75? К этому могло привести, считает Штайнер, нарушение прав Белого.
Например, по пути на аукцион Белый был ограблен, из-за чего у него не было возможности предложить за X $100, которые он в ином случае предложил бы. Также Белый мог быть несправедливо задержан или похищен, что также не позволило бы ему предложить свои $100 за X. Возможно, он даже не был уведомлен о месте и времени проведения торгов, хотя имел право на эту информацию. Возможно, кто-то угрозами или даже физическим нападением (затыканием рта) воспрепятствовал тому, чтобы Белый озвучил свою ставку в $100. Ну, и, очевидно, он не смог бы участвовать в аукционе, если бы был убит.
Так, по мнению Штайнера, эксплуатация — это трёхстороннее отношение. Помимо двух явных участников, эксплуататора и эксплуатируемого, в ней принимает участие третья неявная сторона — жертва правонарушения. Эта трансформация теории эксплуатации нужна, считает Штайнер, чтобы примирить её с маржиналистским взглядом на экономическую ценность. Если любая наивысшая цена, которая может быть предложена за благо, справедлива и равна «объективной ценности» этого блага, то несправедливая и недостаточная цена может возникнуть только как результат того, что некто препятствует потенциальному покупателю с наивысшей ставкой цены сделать свою ставку.
Но ведь виновник правонарушения против Белого — это не обязательно Красный. Возможно, грабитель, убийца или утаиватель информации — это не Красный и даже не агент, действующий от лица Красного. Почему в таком случае эксплуатация — это трёхстороннее отношение? Дело в том, что четвёртый участник, независимо от того, является он агентом Красного или действует самостоятельно, не является необходимым для возникновения отношений. Правонарушения против Белого мог совершить сам Красный, но даже если это был не он и не его агент, именно Красный извлекает из этого выгоду на аукционе, т.е. эксплуатирует Синего.
Впрочем, позже Штайнер согласился, что и третий участник, т.е. Белый, не совсем обязателен. Эксплуатация — это обязательно результат нарушения прав, но не обязательно Белого. Возможно, были нарушены права самого Синего. Допустим, при прочих равных сам Синий не принял бы за X никакую цену ниже $100, но был ограблен и теперь вынужден согласиться на $75 Красного. Опять же, правонарушителем мог быть как сам Красный или его агент, так и абсолютно не связанный с ними преступник.
Иначе говоря, для возникновения эксплуатации необходимы четыре роли: преступник, жертва, эксплуататор и эксплуатируемый. Но необязательно каждую из ролей должны выполнять разные агенты: жертва и эксплуатируемый могут быть одним лицом, как и преступник и эксплуататор могут быть одним лицом.
Эксплуатация и права человека
Как следует из либеральной теории Штайнера, сама по себе эксплуатация не является некоторой первичной несправедливостью по отношению к жертве эксплуатации. Эксплуатация — это вторичная несправедливость, обусловленная нарушением прав — первичной несправедливостью. Теперь у нас есть моральный отчёт об эксплуатации, но этого по-прежнему недостаточно. Чтобы он стал завершённым, нам нужно понять, нарушение каких прав несправедливо. Поскольку «несправедливость» и «нарушение прав» — это почти синонимы, вопрос можно переформулировать так: какие права есть у людей?
Штайнер сразу отвергает возможность, что речь идёт об юридических правах, т.е. любых правах, санкционированных государством. Очевидно, такая перспектива означала бы, что мы приравниваем справедливость к решениям людей, занимающих государственные посты, которые не имеют никакого эксклюзивного доступа к моральной истине. Это влекло бы за собой абсурдное следствие, что отказ невесты спать с феодалом по «праву первой ночи» несправедлив. Ответные утверждения об исторической недостоверности подобного права отражают непонимание сути вопроса.
Соответственно, речь идёт о моральных правах. Моральные права не эквивалентны естественным. Стандартный набор либертарианских моральных прав, включая права самопринадлежности, первоначального присвоения и владения собственностью, может быть обоснован ссылками не только на естественное право, но и на консеквенциализм правил и контрактаризм правил. Консеквенциализм действий же вовсе несовместим с любой формой либертарианства.
Штайнер избегает ответа на вопрос о том, какая именно теория моральных прав должна быть поддержана либертарианцами. Его собственная позиция — это естественное право, но он не считает, что эта теория может быть обоснована чем-либо, помимо моральной интуиции. Для целей этой статьи обсуждения оснований естественных прав не имеет значения, но убедительные стратегии такого обоснования были предложены, например, Джоном Финнисом и Эриком Маком, последний из которых разделяет со Штайнером приверженность классическому либерализму.
Тем не менее, Штайнер утверждает, что если какие-либо моральные права оправданы, то это либертарианские права. Его аргумент следующий:
- Если существуют справедливые права, то они должны быть согласованны друг с другом, т.е. не влечь взаимоисключающих моральных обязательств;
- Единственный взаимно согласованный набор прав для всех людей — это либертарианские права собственности;
- Следовательно, если существуют справедливые права, то это либертарианские права собственности.
Взаимоисключающие обязательства делают саму концепцию прав бессмысленной. Штайнер считает, что единственный способ согласовать набор базовых (неприобретённых) прав человека — это ограничить их правами собственности. Чтобы эта мысль была более понятна, проиллюстрируем её парой примеров.
Допустим, мы признаём право на свободу слова вместе с правом собственности. Должен ли собственник либеральной газеты публиковать любые материалы своих идеологических оппонентов — консерваторов? Как собственник, он имеет право самостоятельно принимать решения о том, что будет публиковаться в его газете. Но раз его оппоненты имеют право на свободу слова, разве запрет на их публикации не нарушает их базовые права? Особенно если эта газета — единственный способ для них реализовать своё право на свободу слову.
Или, допустим, мы признаём вместе с правом собственности право не подвергаться дискриминации. Должен ли христианский пекарь готовить торт на однополую свадьбу? Как собственник, он также имеет право самостоятельно решать, кому он и на каких условиях печёт торты. Но его отказ в обслуживании ЛГБТ-паре — это дискриминация, а потому нарушение их прав. Но не будет ли защита их от дискриминации путём запрета на отказ в обслуживании нарушением базовых прав пекаря — права не принуждаться к труду, как минимум? Особенно если это происходит в маленьком городке, а христианский пекарь — единственный поставщик такого рода услуг.
Сторонники нелибертарианских подходов не беспомощны перед такими дилеммами. Решения разной степени изящности есть практически на каждый такой кейс правовых дилемм. Но ни одно из них не даёт нам полностью согласованной теории моральных прав. Разрешение одного противоречия потенциально создаёт новые, они продолжают ветвиться и множиться по мере их дальнейшего решения. Единственное возможное окончательное решение, считает Штайнер, распределить между людьми дискретные области их эксклюзивного контроля. В первую очередь, это касается физических объектов, но при наличии убедительных доводов в пользу интеллектуальной собственности этот принцип можно распространить и на абстрактные объекты.
Таким образом, единственный способ создать окончательный взаимно согласованный набор базовых прав человека — это ограничить его правами собственности, т.е. титулами на определённые физические объекты, свободами использовать их и распоряжаться ими, а также иммунитетами от принудительного отчуждения этих прав. Сумма этих прав, а также ресурсов (объектов, на которые распространяются эти права) составляет, в терминологии Штайнера, эндаумент человека или, если использовать слегка менее двусмысленное слово, его благосостояние.
Все стандартные негативные права человека, такие как право на жизнь и безопасность, право на невмешательство и непрепятствование реализации человеком его законных прав, могут быть выражены как права собственности. Речь идёт об общеизвестной либертарианской/либеральной концепции самопринадлежности: тело человека — его частная собственность. В различных теориях первоначального присвоения объясняется, как это право расширяется на внешние объекты.
Смысл либеральной теории эксплуатации состоит в том, любое нарушение прав человека сокращает его благосостояние, что делает сделки в которых он участвует и в которых он потенциально мог участвовать эксплуатационными для него или его потенциальных контрагентов.
Эксплуатационные сделки, порождённые нарушениями прав, также сами могут порождать новые эксплуатационные сделки. Если мистер Синий из-за эксплуатации Красного получил только $75 за свой X вместо $100, то он не сможет, прибавив к ним свои дополнительные $50, купить Y мистера Розового за $150. Вместо этого Y достанется мистеру Зелёному за $130. Зелёный присвоил себе эксплуатационный излишек в $20. Недостаток этих $20 не позволит Розовому участвовать в аукционе мистера Чёрного, чтобы купить его Z за $200, добавив свои $50. Z получит мистер Серый за $190, присвоив излишек в $10.
Эксплуатация усугубляет эффект нарушения прав. В этом и состоит её несправедливость. Она цементирует несправедливое неравенство, вызванное неправомерным обогащением, а также расширяет его негативные эффекты на тех, кто не был изначально затронут нарушением прав. В этом смысле несправедливость эксплуатации — это вопрос исторического права, каким его понимал Роберт Нозик.
Эксплуатация, невмешательство и перераспределение
Довольно занимательно рассуждать о Белом, Синем, Красном и их цветных друзьях. Но что из обращения собственности между ними мы можем почерпнуть, чтобы объяснить укоренившуюся эксплуатацию труда в современных обществах? Перспектива Штайнера определённо расходится с марксизмом. Если права частной собственности — это единственное возможное мерило справедливости, то упразднение частной собственности определённо не решение. Напротив, это прямой путь к эксплуатации и даже наиболее показательной его форме — это дорога к рабству.
Как подмечает Штайнер, исторически государство часто выполняло роль этакого «агента Красного», т.е. нарушителя базовых человеческих прав, чьи действия делают возможной эксплуатацию наиболее экономически уязвимых. Различные протекционистские и миграционные барьеры, экономические регуляции, налоги и сборы — всё это закрывает потенциальным контрагентам доступ к выгодным сделкам и нарушает базовые либертарианские права, тем ставя участников рыночных отношений в менее выигрышную позицию. Это сокращает их благосостояние и делает их более уязвимыми для эксплуатации. Даже те сделки, которые при прочих равных могли бы считаться взаимовыгодным добровольным рыночным взаимодействием, приобретают эксплуатационный характер. Эксплуатация усугубляет эффекты предшествующей эксплуатации.
Таким образом, первый и главный шаг к устранению эксплуатации труда — это отмена всех государственных ограничений, которые нарушают базовые человеческие права. Проще говоря, переход к либеральному рыночному порядку. На данном этапе не играет особой роли вопрос о том, насколько широким будет государство в таком порядке: малым, минимальным, ультраминимальным или отсутствующим.
Свобода рыночных отношений гарантирует, что всем потенциальным контрагентам будут доступны все сделки. Тем самым рыночная конкуренция при соблюдении всех правомерных ограничений (если таковые имеются) будет способствовать тому, что цены будут корректно отражать баланс спроса и предложения. Соответственно, если ничьи права не будут нарушаться, а возникающие нарушения будут оперативно пресечены и возмещены (за чем должно следить либеральное государство или частные охранные агентства), ни у кого не будет причин жаловаться на трудовую эксплуатацию.
В текущих же реалиях ощущаемый эффект такой эксплуатации может быть объяснён, по Штайнеру, продолжающимся вмешательством государства в рыночные отношения, протекцией крупным корпорациям, лоббизмом и кумовством, регуляторным давлением, которое снижает конкурентность, тем снижая и благосостояния людей.
Эксплуатация не в том, что работодатель платит меньше, чем реально стоит ваш труд, ведь он реально стоит ровно столько, сколько за него готовы платить и за сколько вы готовы его продать. Эксплуатация в том, что работодатель платит меньше, чем он (или его конкурент) платил бы, если бы ваши и чьи-либо ещё права не нарушались. Конечно, государство — это не единственный источник такого нарушения прав, но, благодаря территориальной монополии на насилие, определённо самый эффективный.
Все классические либералы согласились бы, что устранение нынешнего нарушения прав — это необходимое условие. Но не все согласились бы, что оно достаточное. Дело в том, что мы живём в обществе, имеющем огромный исторический бэкграунд нарушений прав человека. Реализация либеральной политики без восстановления исторической справедливости, т.е. компенсации за весь бэкграунд правонарушений, будет означать цементирование несправедливости и дальнейшее усугубление эксплуатации.
Напомню: нарушение прав необходимо лишь для возникновения первичной эксплуатации. В дальнейшем сама эксплуатация может порождать новые эксплуатационные трансферты. Сохранение текущего распределения богатства, на котором в значительной степени сказалось вмешательство государство и другие виды нарушения прав, сохранит уже имеющиеся предпосылки для эксплуатации. В таком случае левые правы, что либеральная политика в текущих условиях сохранит и усугубит эксплуатацию труда.
Решение этой проблемы кроется в самой сущности либертарианской теории справедливости — теории исторического права. Она включает в себя три основных принципа:
- Принцип справедливости приобретения: люди имеют право завладевать собственностью, которая никому не принадлежит, если это не ухудшает положения остальных;
- Принцип справедливости передачи: люди имеют право дарить свою собственность другим или добровольно обмениваться ею с другими;
- Принцип ректификации: люди обязаны вернуть незаконно полученное владельцу.
В соответствии с принципом 2, любое итоговое распределение собственности справедливо, если основано на серии добровольных трансфертов. Если где-то в цепочке возникает разрыв, т.е. принудительная передача, то вся дальнейшая цепочка не является справедливой, даже если в дальнейшем принуждение не используется. В соответствии с принципом 3, люди, пострадавшие от принуждения или эксплуатации, имеют право на возмещение убытков. В случае эксплуатации речь идёт о возмещении эксплуатационного излишка.
Есть множество эпистемических проблем, связанных с восстановлением исторической справедливости. Большинство людей, пострадавших от несправедливости, уже мертвы, как и большинство людей, совершавших правонарушения. Это не значит, что компенсаторные требования за те нарушения прав недействительны: мы по-прежнему пожинаем плоды тех правонарушений, поскольку мы — потомки либо тех, кто терпели нарушения прав, либо тех, кто их совершали. Нам сложно отделить одних от других, но сложности в восстановлении справедливости не могут умалить самих требований справедливости. Всё-таки у нас есть направление, в котором мы можем найти оптимальное решение проблемы исторической несправедливости.
Дело в том, что компенсаторные требования, вытекающие из этих трёх принципов, несколько шире, чем просто требование возместить убытки тем, кто пострадали от правонарушений. Принцип 1 также устанавливает условие, при котором не любое первоначальное присвоение, т.е. обращение природных ресурсов в частную собственность, генерирует справедливые права. Это условие, сформулированное как требование «если это не ухудшает положения остальных», есть не что иное, как широко известная оговорка Локка:
Ведь, поскольку этот труд является неоспоримой собственностью трудящегося, ни один человек, кроме него, не может иметь права на то, к чему он однажды его присоединил, [предмета труда] по крайней мере в тех случаях, когда достаточное количество и того же самого качества остаётся для общего пользования других.
Множественные оговорки Локка
Все люди по праву самопринадлежности являются собственниками своих тел и, соответственно, своего труда. В естественном состоянии ни у кого нет никакой другой собственности, кроме их тел и труда. Но мир не состоит только из человеческих тел, он также состоит из природных ресурсов — всего многообразия физических объектов, которые не были созданы никаким (небожественным) агентом. Чтобы эффективно использовать природные ресурсы в своих жизненных проектах людям нужно приобретать их в частную собственность.
Существуют разные взгляды на процедуру первоначального присвоения. Стандартная позиция, которой придерживался сам Локк, а позже и Ротбард — это смешение труда с ничейным природным ресурсом. Поскольку труд — это частная собственность по праву самопринадлежности, то такое присвоение фактически расширяет самопринадлежность на внешние ресурсы. Эта позиция, однако, подверглась убедительной критике Нозика и многих других современных либертарианцев.
Альтернативный подход — заявление претензии. Выдвигая претензию на определённый ресурс, человек присваивает его в свою частную собственность. Смешение труда с этой точки зрения рассматривается как способ закрепить свою претензию. Однако чтобы претензия могла быть удовлетворена, она сама должна удовлетворять оговорке Локка.
Дело не в том, что Локк — это безусловный авторитет для либертарианцев, с мнением которого нельзя спорить. Большинство даже локкеанских либертарианцев не разделяют значительную часть его взглядов, так что апелляции к тому, какой позиции придерживался Локк, в спорах об оговорке Локка неуместны. Вне контекста истории идей никому не интересно, какова была позиция Локка. В контексте нормативных обязательств современных либертарианцев нас интересует то, какая интерпретация оговорки Локка истинна, даже если сам Локк вряд ли одобрил бы использование своего имени в качестве бренда. Мы оцениваем сами аргументы, а не личность выдвинувшего её мыслителя. Ссылки на теоретиков вместо пересказа их аргументов бывают уместны, но и в таком случае речь не идёт о том, что тезис верен в силу того, кем он был высказан.
Скорее, оговорка Локка выражает некоторую сильную моральную интуицию о том, что неограниченное присвоение не может быть морально-оправданно. Конечно, это не общепринятая позиция. Меньшинство, позицию которого мы можем обозначить как «радикальное правое либертарианство», вслед за Мюрреем Ротбардом, Эдвардом Фезером и Яном Нарвесоном отрицают оговорку Локка и любые ограничения на первоначальное присвоение. Однако даже Ротбард не спорил с тем, что переход к либертарианскому порядку должен сопровождаться компенсациями тем, кто пострадали от экономической несправедливости. Радикально-праволибертарианский подход к исторический справедливости просто нацелен исключительно на максимально возможное восстановление цепочек передачи собственности и последующую передачу собственности наследникам наиболее раннего её законного собственника. И (это уже совсем в духе левых) на передачу государственной собственности тем, кто сейчас на ней работает в тех случаях, когда цепочку передач восстановить не удаётся.
Большинство же либертарианцев признаёт, что оговорка Локка — это необходимое ограничение первоначального присвоения. Но есть разные вариации оговорки и, соответственно, разные позиции по первоначальному присвоению. При этом никто не считает, что применимость оговорки Локка ограничена естественным состоянием, когда большая часть природных ресурсов ещё не была присвоена. Возможно, это была позиция самого Локка, но, повторюсь, вне контекста истории идей всем плевать, что думал Локк. Как подмечал Нозик, у нас есть веские причины считать, что оговорка Локка оценивает практику частной собственности как таковую независимо от того, как давно ресурсы были присвоены в частную собственность. Сам Нозик называет это «тенью оговорки Локка».
Одна из интерпретаций оговорки была сформулирована, собственно, самим Нозиком. Её мы можем обозначить как «нозикианское правое либертарианство». Согласно нозикианской оговорке Локка, первоначальное присвоение допустимо только тогда, когда ничьё положение в результате отчуждения природного ресурса из общего пользования не будет ухудшено. Если чьё-либо положение ухудшается, то присвоитель обязан компенсировать ущерб из своего эндаумента.
Сам Нозик считал, что такую версию оговорки Локка соблюсти достаточно легко. Чаще всего частная собственность позволяет более эффективно использовать ресурс, что улучшает положение всех людей, а не только присвоителя. Компенсационные требования будут достаточно редки и ограничены особыми случаями. Таким образом, эта позиция не так сильно отличается от радикальной. Впрочем, есть и альтернативное мнение, высказанное Стивеном Даскалом и Питером Валлентайном, что из оговорки Нозика, даже если сам Нозик так не считал, следует необходимость регулярного и широкого перераспределения. Впрочем, сам Нозик, вероятно, склонялся к подобной позиции уже после написания «Анархии, государства и утопии». С этой точки зрения, положение каждого из нас так или иначе хуже, чем оно было бы до присвоения природных ресурсов.
Однако между Валлентайном и Даскалом нет согласия о том, какую форму должно принять перераспределение на нозикианский манер. Валлентайн предлагает нечто вроде безусловного базового дохода, подкрепляя это аргументом о том, что даже богатым в определённом смысле хуже от присвоения природных ресурсов. Даскал же предполагает, что нозикианское перераспределение должно принять форму гарантии занятости, возможно, с субсидированием заработной платы. Тем самым это компенсирует невозможность первоначального присвоения в существующем обществе, где наиболее ценные ресурсы уже присвоены: у людей есть выбор, но как и в естественном состоянии им нужно приложить свой труд, чтобы получить какую-либо ценность.
Более явно перераспределение требует оговорка достаточности — вариант оговорки Локка, поддержанный Фабианом Вендтом, Лореном Ломаски, авторами Bleeding Heart Libertarians и другими теоретиками, чью позицию мы можем назвать «достаточное либертарианство». С этой точки зрения, любое распределение в результате первоначального присвоения допустимо, пока у всех достаточно ресурсов. Существуют разные способы определить порог достаточности, но самый интуитивный — прожиточный минимум.
Если стихийное рыночное распределение само по себе гарантирует всем более, чем достаточное количество ресурсов, то никакая активность государства не требуется. Но для большинства из нас очевидно, что рыночный порядок никогда не гарантировал и не может гарантировать, что у всех будет достаточно ресурсов. Если в результате рыночного распределения кто-то оказывается ниже порога достаточности, то те, кто находятся выше порога, должны компенсировать им это из своего эндаумента, повысив их до этого порога.
Могут быть приняты разные формы перераспределения, чтобы удовлетворить оговорку достаточности. Но безусловный базовый доход кажется наиболее органичным: чисто технически невозможно быть ниже порога достаточности, если базовый доход равняется этому порогу. При этом любая форма налогообложения будет допустима, поскольку любой сбор налагается на эндаумент налогоплательщика. Таким образом, наиболее органичной формой реализации базового дохода для достаточных либертарианцев является негативный подоходный налог. Он не только снизит фискальную нагрузку в сравнении с классическим базовым доходом, но и лишит выплат тех, кто уже превышает порог достаточности.
Достаточное либертарианство — это что-то вроде либертарианского центризма. Соответственно, раз у нас уже есть правое и центристское либертарианство, не хватает только левого. Именно его сторонником и даже ведущим современным теоретиком является Гиллель Штайнер. Его ближайшие идеологические соратники: Питер Валлентайн, Майкл Оцука, Филипп Ван Парийс, Карл Видерквист, Николаус Тайдман, Джеймс Грюнебаум, Каспер Оссенблок и Эрик Рорк. Историческими предшественниками левых либертарианцев были такие исторически значимые классические либералы, как Адам Смит, Томас Пейн, Томас Спенс, Томас Джефферсон, Джон Стюарт Милль, Герберт Спенсер, Генри Джордж, Леон Вальрас, Франц Оппенгеймер, Фрэнк Ходоров и Альберт Джей Нок.
Стандартная (джорджистская) позиция для этого направления, которой и придерживается Штайнер — это «левое либертарианство равных долей». Согласно этой позиции, поскольку все люди в силу своего равного морального статуса (отрицание которого несовместимо с либертарианством и либерализмом) имеют равные права, нет никаких причин, чтобы один человек мог присвоить больше, чем другой. Эгалитарная оговорка Локка требует, чтобы все люди имели равные доли от суммированной ценности природных ресурсов. Следовательно, присвоение природных ресурсов допустимо лишь при условии, что их рыночная стоимость будет облагаться специальными налогами, которые впоследствии будут перераспределяться поровну между всеми людьми.
Таким образом, левое либертарианство также приходит к обоснованию безусловного базового дохода, т.е. регулярного денежного дохода, гарантированно предоставляемого всем гражданам. Базовый доход здесь — это форма ресурсного дивиденда. Этот вариант отличается от негативного подоходного налога. Во-первых, он гарантированно предоставляется всем без дифференциации выплат, независимо от нынешнего финансового достатка и потенциально даже не привязан к порогу достаточности. Во-вторых, он формируется не просто за счёт эндаумента присвоителя (т.е. любых его денежных доходов), но за счёт исключительно стоимости его природных ресурсов, что делает неоправданным налогообложение его иных доходов (от труда и капитала).
Существуют разные стратегии, которые используют отдельные левые либертарианцы, чтобы расширить налогооблагаемую базу для формирования базового дохода. Но основная позиция, изложенная некогда Генри Джорджем, состоит в том, что налоги на природные ресурсы — это единственные справедливые доходы государственного бюджете. В остальном левые либертарианцы довольно радикальны в своём непринятии государственного вмешательства и контроля, существующего социального обеспечения, налогообложения и прочего.
Но существует более радикальная в своём эгалитаризме форма левого либертарианства — «левое либертарианство равных возможностей». Её сторонники, такие как Майкл Оцука и Питер Валлентайн, интерпретируют эгалитарную оговорку Локка несколько иным образом. Люди имеют права не на равные доли, а на равные возможности для благосостояния. Поэтому доходы от природных ресурсов должны распределяться не поровну, а таким образом, чтобы компенсировать разницу в стартовых возможностях: генетические дарования, богатое наследство, благоприятную социальную среду, чистое везение и так далее. Проще говоря, эта форма привносит в либертарианство элементы эгалитаризма удачи.
Соответственно, либертарианство равных возможностей предполагает не базовый доход или, по крайней мере, не только базовый доход. Эта форма либертарианства требует дополнительного перераспределения в пользу тех, кому достались плохие стартовые условия. В конечном счёте эта форма либертарианства стремится устранить не просто неравенство в доступе к природных ресурсам, но неравенство как таковое. Тем не менее, это по-прежнему легитимная (хотя и не лишённая внутренних проблем) форма либертарианства, т.к. в остальном она полагается на свободные рыночные взаимодействия и права частной собственности.
Равная свобода для всех и доминирование
Таким образом, все варианты оговорки Локка предполагают некоторое перераспределение. И большинство либертарианцев поддерживают ту или иную версию оговорку, даже если не выводы относительно перераспределения. Тем не менее, в поддержке перераспределения нет ничего антилибертарианского, учитывая насущную необходимость устранить историческую несправедливость.
Доводы за оговорку Локка показывают, что проблема несколько глубже. Дело не просто в том, что исторически собственность практически не распределялась рыночными методами. Дело в том, что сама существующая практика частной собственности имеет свои издержки, которые должны быть уравновешены соответствующим перераспределением. Базовый доход — наиболее органичный способ практически для всех вариантов оговорки Локка. Но даже те, кто не поддерживают оговорку, могут согласиться (как это делали Милтон Фридман и Чарльз Мюррей), что базовый доход — наименьшее из зол.
Как это перекликается с темой эксплуатации? По мнению Штайнера, который поддерживает базовый доход на леволибертарианских/джорджистских основаниях, базовый доход гарантирует всем соблюдение их естественного права на равную свободу. Хотя Штайнер не рассматривает эксплуатацию через призму переговорного неравенства и экономического доминирования, его теория идеально созвучна этим доводам. Имея свою законную долю от стартовых природных ресурсов, никто не сможет иметь претензий против других, что они эксплуатируют их. Имея базовый доход, никто не сможет сказать, что он согласился на невыгодное трудовое предложение только потому, что альтернативой была голодная смерть.
Есть и другой либертарианец, поддерживающий базовый доход на джорджистских оснований, при этом специализирующийся на вопросах трудовой эксплуатации. Это Мэтт Зволински из Университета Сан-Диего, написавший статью об эксплуатации для Стэнфордской философской энциклопедии. Зволински не использует «либеральную теорию эксплуатации» Штайнера, вместо этого используя нечто, вроде синтеза хайекианства и гражданского республиканизма.
По мнению Зволински, либертарианский аргумент против эксплуатации может быть найден у Фридриха Хайека, чьё понимание свободы Зволински сравнивает с гражданским республиканизмом Филипа Петтита. И Петтит, и Хайек поддерживают нечто, вроде базового дохода, оправдывая это своими соображениями о свободе как отсутствии доминирования над человеком. Хотя взгляды самого Петтита скорее социал-демократические, чем классические либеральные, значительный шаг навстречу классическому либерализму со стороны современного республиканизма был сделан Робертом Тейлором. Это также необычайно созвучно измышлениям либертарианского экономиста и автора BHL Майка Мангера об эуволюнтарном (греч. «благой» + англ. «добровольный») обмене, базовом доходе и «хайекианском социализме».
Идея проста: невмешательства (т.е. отсутствия нарушения прав) недостаточно, чтобы защитить свободу. Необходимо уничтожить предпосылки для осуществления такого вмешательства. С этой целью предлагается ввести базовый доход как способ гарантировать каждому, что он не окажется в ситуации, когда от благосклонности другого зависит его выживание. Хотя это сильно контрастирует с концепцией справедливых прав Штайнера, на деле эти теории похожи не только своими выводами. Так, равные доли природных ресурсов, по мнению Штайнера, также призваны дать каждому человеку автономную область его личной свободы — равную свободу для всех.
Это также недвусмысленно перекликается с широко известным среди либертарианцев законом равной свободы Герберта Спенсера: «Каждый человек волен делать то, что желает, если не нарушает при этом равную свободу любого другого человека». Менее известным, чем сама формулировка, является факт, что Спенсер использовал это как довод против полной частной собственности на землю примерно в том же духе, что и Генри Джордж или современные левые либертарианцы. Если кто-либо может неограниченно владеть землёй в ущерб остальным, это ставит свободу последних под угрозу. На земле собственника он сам себе хозяин, но как быть, если вы окружены со всех сторон неблагосклонно к вам настроенными земельными собственниками?
Эти соображения призваны показать, что либеральная теория эксплуатации Штайнера связана не просто с вопросом о земельной собственности, неравномерном распределении богатства, исторической справедливости и недовольстве трудящихся — она связана с центральным вопросом всего либертарианства, защитой негативной свободы.
Заключение
Центральный вопрос этой статьи: как возможна либертарианская теория эксплуатации? Как мы увидели, такая теория может опереться на соображения Штайнера, который видит трудовую (и в целом экономическую) эксплуатацию как побочный эффект нарушения базовых прав человека. Эти нарушения вносят искажения в естественное рыночное распределение, которые и позволяют одному классу систематически извлекать выгоду из неблагоприятного положения других.
Но не менее важный вопрос: что либертарианцы могут предложить, чтобы снизить или искоренить эксплуатацию? Первым шагом стала бы реализация стандартной политической программы либертарианства: чем свободнее рынок, тем свободнее люди. Но это недостаточный шаг. Даже с точки зрения радикального правого либертарианства необходимы (как минимум, временные) перераспределительные программы, которые нивелировали бы накапливающийся годами эффект от нарушения прав людей.
Более умеренные и более левые формы либертарианства с ещё большим энтузиазмом могут поддержать перераспределение как средство удовлетворения оговорки Локка и даже спецификации либертарианского идеала негативной свободы. Есть множество кандидатов на подходящую форму справедливого либертарианского перераспределения, но самой органичной формой является, вне всяких сомнений, безусловный базовый доход или некоторые его ближайший аналог.
Идеально ли это решение? Возможно, нет. Но в нём нет ничего специфически антилибертарианского. И тем либертарианцам, которые действительно рассчитывают когда-нибудь увидеть воплощение либертарианского идеала, в любом случае придётся поддержать какое-либо перераспределение. Либертарианство, полностью отрицающее социальное обеспечение, особенно в такой бедной и беднеющей стране, как Россия, является абсолютно непродаваемой идеей.
Автор — Константин Морозов
