«Интеллектуалы и общество». Вступление: Глава I
Интеллект и интеллектуалы
Интеллект — это быстрота понимания, в отличие от способностей, которые являются умением мудро реагировать на понятое. — Альфред Норт Уайтхэд
Интеллект — это не разум. Вполне может существовать и «неразумный интеллект». Именно так Томас Карлейль охарактеризовал способ мышления Гарриет Тейлор, которая являлась подругой и женой Джона Милля. Чистые умственные способности, то есть умение понимать и манипулировать сложными концепциями и идеями, могут быть использованы в пользу тех вещей, которые приводят к ошибочным выводам и неразумным действиям. Это происходит с учетом всех факторов, включая те, которые были оставлены вне гениальных теорий, построенных интеллектом. Умственная блистательность (или даже гениальность) не является гарантией того, что косвенные факторы не будут упущены из виду или что они будут правильно поняты.
«Капитал» Карла Маркса был классическим примером интеллектуально умелой разработки фундаментального заблуждения. В данном случае оно заключается в том, что «труд», то есть физическая обработка материалов и инструментов производства, является реальным источником богатства. Если бы это было правдой, то страны с большим количеством рабочей силы и небольшим количеством технологий и предпринимательства были бы более процветающими, чем страны с противоположной ситуацией. Но на самом деле очевидно, что всё совсем наоборот. Аналогично с разработанной и оригинальной «Теорией справедливости» Джона Ролза, в которой справедливость становится категорически более важной, чем любые другие социальные аспекты. Но, очевидно, если какие-либо две вещи имеют какую либо ценность, одно не может быть категорично более ценным, чем другое. Бриллиант может стоить гораздо больше, чем одна копейка, но достаточное количество копеек будет стоить больше, чем любой бриллиант.
Ум против интеллекта
Способность понимать сложные идеи и манипулировать ими достаточно для определения интеллекта, но недостаточно для определения разума, который включает в себя объединение интеллекта с суждением и осторожностью при выборе соответствующих объяснительных факторов и при установлении эмпирического анализа любой возникающей теории. Ум минус суждение равно интеллект.
Мудрость, которая является самым редким из всех качеств, — это способность сочетать интеллект, знания, опыт и суждения таким образом, чтобы получить последовательное понимание. Мудрость — это исполнение в жизнь древнего наставления: « Со всем полученным, обретите и мудрость». Мудрость требует самодисциплины и понимания реалий мира, в том числе понимания ограничений собственного опыта и самого разума. Противоположностью высокого интеллекта является тупость или медлительность, но противоположностью мудрости является глупость, которая гораздо опаснее.
Джордж Оруэлл говорил, что некоторые идеи настолько глупы, что в них может поверить только интеллектуал, поскольку ни один обычный человек не может быть таким дураком. Показатель интеллектуалов двадцатого века был особенно ужасающим в этом отношении. Едва ли тот или иной кровавый диктатор двадцатого века остался без своих интеллектуальных сторонников, причем не только в своей собственной стране, но и в зарубежных демократиях, где люди могли свободно говорить все, что им хотелось. У Ленина, Сталина, Мао и Гитлера были свои поклонники, защитники и апологеты среди интеллигенции в западных демократических странах. И это даже несмотря на то, что каждый из этих диктаторов в итоге убивал людей своей страны в масштабах, беспрецедентных даже для деспотических режимов, которые предшествовали им.
Определяя интеллектуала
Мы должны четко понимать, кого мы подразумеваем под интеллектуалами. Здесь «интеллектуалы» относятся к профессиональной категории, людям, чья профессия имеет дело главным образом с идеями — это писатели, учёные и так далее. Несмотря на интеллектуальные способности и профессиональные навыки хирургов или инженеров, многие из нас не воспринимают их как интеллектуалов. Также как практически никто не воспринимает даже самого успешного финансового гения как интеллектуала.
Интеллектуал является генератором идей как таковых, то есть он лично не применяет идеи, подобно тому как инженеры применяют сложные научные принципы для создания физических структур или механизмов. Аналитик-зубрила, чья работа может быть аналогична «социальной инженерии», редко будет лично управлять схемами, которые он или она создает или защищает. Такие ярлыки, как «прикладная социальная наука», могут быть нанесены на исследования аналитика-зубрилы, однако эти исследования, по сути, представляют собой применение общих идей только для того, чтобы выработать более конкретные идеи о социальной политике. Эти же идеи, в последствии, должны быть превращены в действия со стороны других людей. Работа такого ученого не заключается в том, чтобы лично реализовывать эти конкретные идеи так, как их реализовывает врач, применяющий медицинскую науку к конкретным людям из плоти и крови или инженер, стоящий в сапогах на стройплощадке, где возводятся здание или мост. Результат или конечный продукт интеллектуала заключается в идеях.
Конечным продуктом Джонаса Солка была вакцина, а у Билла Гейтса компьютерная операционная система. Несмотря на свои умственные способности, таланты и значимые достижения, эти люди не интеллектуалы. Работа интеллектуала начинается и заканчивается идеями, вне зависимости от того насколько они влияют на конкретные продукты, находящиеся в руках других. Адам Смит никогда не занимался бизнесом, а Карл Маркс никогда не управлял ГУЛАГом. Они были интеллектуалами. Идеи как таковые являются не только ключом к интеллектуальной работе, но и критерием интеллектуальных достижений, а также источником зачастую опасных соблазнов.
Например, наиболее заметными интеллектуалами из академического мира являются те, которые в большей степени пронизаны идеями как таковыми. Бизнес-школа университета, инженерная школа, медицинская школа или секция физической культуры — это не то, что обычно приходит на ум, когда мы думаем об академической интеллигенции. Кроме того, преобладающие идеологии и позиции среди академической интеллигенции обычно наименее распространены в этих конкретных частях академического кампуса. То есть, социологические факультеты, как правило, оказываются более односторонними в политическом отношении, чем медицинские школы. Психологические факультеты в целом левее, чем инженерные, а факультеты английской филологии находятся слева от экономических и так далее.
Термин «псевдоинтеллектуал» иногда применяется к менее умным или менее осведомленным представителям этой профессии. Но также как и плохой коп по-прежнему остаётся копом, так и поверхностный, сбитый с толку или нечестный интеллектуал остается таким же членом и образцом этого рода занятий. Когда мы точно узнаем кого мы имеем ввиду под термином «интеллектуал» (стоит упомянуть, что это профессиональное описание, а не качественный ярлык или почетное звание), то тогда мы сможем взглянуть на характеристики этих профессий, на стимулы и ограничения, с которыми сталкиваются люди в этой деятельности. Это нужно для того, чтобы увидеть как эти характеристики связаны с поведением таких людей. Однако более важный вопрос заключается в том, как их поведение влияет на общество, в котором они живут.
Влияние интеллектуала или интеллектуалов в целом не зависит от того, являются ли они так называемыми «публичными интеллектуалами», которые непосредственно обращаются к населению в целом. Это, кстати, отличает их от тех интеллектуалов, чьи идеи в значительной степени предназначены для других людей соответствующих специальностей или для других интеллектуалов в целом. Книги, которые оказали наибольшее влияние на двадцатый век, были написаны Карлом Марксом и Зигмундом Фрейдом в девятнадцатом веке, но редко читаются и гораздо менее понятны широкой публике. Однако выводы этих авторов, в отличие от сложностей анализа, вдохновили огромное количество интеллектуалов по всему миру и, благодаря им, широкой общественности. Высокая репутация этих работ добавила вес и дала уверенность многим последователям, которые лично не справились с этими писаниями или, возможно, даже не пытались.
Даже те интеллектуалы, чьи имена мало известны широкой публике, оказали определенное влияние во всем мире. Фридрих Хайек, который своими произведениями (особенно «Дорогой к рабству») начал контрреволюцию против преобладающих идей своего времени, Милтон Фридман, Уильям Бакли и другие, были не так известны и не так широко читались даже в интеллектуальных кругах. Но Хайек вдохновил многих общественных интеллектуалов и политических активистов по всему миру, и они, в свою очередь, сделали его идеи предметом более широкого обсуждения, которые в последствии повлияли на формирование государственных политик. Хайек был классическим примером интеллектуала, описанного судьей Оливером Уэнделлом Холмсом: «через сто лет после его смерти и забвения люди, которые никогда не слышали о нем, будут двигаться соответствуя его мысли».
Интеллигенция
Вокруг более или менее солидного ядра генераторов идей существуют те, чья роль заключается в использовании и распространении этих идей. К этим лицам можно отнести: учителей, журналистов, общественных деятелей, политических помощников, судебных клерков и других, которые основывают свои убеждения или действия на идеях интеллектуалов. Журналисты, выступающие в роли редакторов или обозревателей, являются потребителями идей интеллектуалов и производителями собственных идей. Их можно считать интеллектуалами в этих ролях только если их конечный продукт — это идеи, поскольку оригинальность не является существенной для определения интеллектуала. Но журналисты, выступающие в роли репортеров, должны сообщать факты, и поскольку эти факты фильтруются и отклоняются в соответствии с преобладающими среди интеллектуалов представлениями, эти репортеры являются частью полутени, окружающей интеллектуалов. Они являются частью интеллигенции, которая включает интеллектуалов, но не ограничивается ими. Наконец, есть те, чьи занятия не сильно подвержены влиянию идей интеллектуалов, но которые, тем не менее, заинтересованы как личности в том, чтобы оставаться в курсе этих идей. Им это требуется хотя бы для обсуждения в светских мероприятиях, и они будут польщены тем, что их считают частью интеллигенции.
Идеи и подотчетность
Из-за того влияния, которое интеллектуалы разной степени известности могут оказывать на общество, очень важно попытаться понять не только закономерности их поведения, но и стимулы и ограничения, влияющие на эти закономерности. Идеи, конечно, не являются исключительной собственностью интеллектуалов. Также как и запутанность, сложность или качественный уровень идей не являются решающим фактором в определении того, являются ли те, кто производит эти идеи, интеллектуалами. Инженеры и финансисты имеют дело с идеями, по крайней мере, такими же сложными, как идеи социологов или профессоров английского языка. Тем не менее, именно люди этих профессий приходят последними в голову когда речь идёт об интеллектуалах. Более того, о таких людях думают в последнюю очередь, когда демонстрируют отношение, убеждения и модели поведения, связанные с интеллектуалами.
Проверяемость
Стандарты, по которым оцениваются инженеры и финансисты, являются внешними стандартами, выходящими за рамки идей и не зависящими от их коллег. Инженер, чьи мосты или здания рушатся, обречен, также как и разорившийся финансист. Какими бы правдоподобными или достойными восхищения их идеи ни казались изначально их коллегам-инженерам или коллегам-финансистам, обо всём судят по результатам. Их неудача вполне может быть обоснована в их снижающейся вере в соответствующую профессию, но это следствие, а не причина. И наоборот, идеи, которые могли бы казаться бесперспективными их коллегам-инженерам или коллегам-финансистам, могут быть приняты среди этих коллег, если эмпирический успех этих идей станет явным и устойчивым. То же самое касается ученых и спортивных тренеров. Тем не менее окончательная проверка идей деконструкциониста заключается в том, находят ли другие деконструкционисты эти идеи интересными, оригинальными, убедительными, элегантными или изобретательными. Здесь нет внешнего тестирования.
Среди людей, занятых в психически сложных профессиях, грань между теми, кто скорее всего считается интеллектуалом, и теми, кто нет, зависит от того, подчиняются ли их идеи внутренним либо внешним критериям. Сами условия восхищения или отторжения среди интеллектуалов отражают неэмпирические критерии. Идеи, которые являются «сложными», «захватывающими», «инновационными», «нюансированными» или «прогрессивными», вызывают восхищение, в то время как другие идеи отклоняются как «упрощенные», «устаревшие» или «реакционные». Никто априори не оценивал идеи Винса Ломбарди о том, как играть в американский футбол, по их достоверности или по тому, были ли они более сложными или менее сложными, чем идеи других футбольных тренеров. Никто не оценивал то, имели ли они новые или старые представления о том, как следует играть в эту игру. Винса Ломбарди судили по тому, что происходило, когда его идеи были проверены на футбольном поле.
Точно так же в области физики теория относительности Эйнштейна не получила признания на основании своей правдоподобности, элегантности, сложности или новизны. Первоначально к этой теории скептически относились не только другие физики, но и сам Эйнштейн, который убеждал, что его теории не будут приняты, пока они не будут проверены опытным путем. Решающий момент наступил, когда ученые всего мира наблюдали солнечное затмение и обнаружили, что свет ведет себя так, как утверждала теория Эйнштейна, как бы неправдоподобно это ни казалось раньше.
Большая проблема и огромная социальная опасность с чисто внутренними критериями заключается в том, что они могут легко изолироваться от обратной связи с внешним миром реальности и оставаться круговыми в своих методах верификации. Какая новая идея покажется правдоподобной, зависит от того, во что вы уже верите. Когда единственной внешней проверкой для человека является то, во что верят другие люди, все зависит от того, кто эти другие люди. Если это просто люди, которые в целом единомышленники, то консенсус группы в отношении конкретной новой идеи зависит от того, во что в целом эта группа уже верит. И это ничего не говорит об эмпирической обоснованности этой идеи во внешнем мире.
Идеи, отгороженные от внешнего мира с точки зрения их происхождения или обоснованности, могут, тем не менее, оказать большое влияние на тот внешний мир, в котором живут миллионы людей. Идеи Ленина, Гитлера и Мао оказали огромное и зачастую смертоносное воздействие на эти миллионы людей, вне зависимости от того насколько эти идеи были обоснованными за пределами кругов единомышленников и подчиненных им обладателей власти.
Влияние идей на реальный мир вряд ли можно оспаривать. Обратный процесс, однако, не так ясен, несмотря на модные представления о том, что серьезные изменения в идеях порождаются великими событиями. Как отметил покойный нобелевский лауреат экономист Джордж Дж. Стиглер, «война может разрушить континент или уничтожить поколение, не ставя новых теоретических вопросов». Войны слишком часто делали обе эти вещи на протяжении многих веков, поэтому вряд ли это представляет новый феномен, для которого требуется какое-то новое объяснение.
Хотя кейнсианскую экономику можно рассматривать, например, как систему идей, особенно актуальную для событий той эпохи, в которой она была опубликована, а именно Великой депрессии 1930-х годов, примечательно то, как редко можно сказать подобное о других знаковых интеллектуальных системах. Были ли падающие объекты более распространенными или более преисполнены социальным воздействием после того как были представлены законы тяготения Ньютона? Появились ли новые виды или всё чаще или чаще исчезали старые после написания Дарвиным книги «Происхождение видов»? Что породило теорию относительности Эйнштейна, помимо собственного мышления Эйнштейна?
Подотчетность
Интеллектуалы, в ограниченном смысле этого слова, которое в значительной степени соответствует общему использованию, в конечном итоге не подотчетны внешнему миру. Распространенность и предполагаемая желательность этого подтверждаются такими вещами, как академическая карьера, а также такими экспансивными концепциями, как «академическая свобода» и академическое «самоуправление». В средствах массовой информации обширные понятия свободы слова и прессы играют аналогичные роли. Строго говоря, неподотчетность внешнему миру — это не просто случайность, а принцип. Джон Стюарт Милль утверждал, что интеллектуалы должны быть свободны от социальных стандартов, даже устанавливая социальные стандарты для других. Интеллигенция не только изолирована от материальных последствий, но и пользуется иммунитетом даже от потери репутации после очевидной ошибки. Как отметил Эрик Хоффер:
Одна из удивительных привилегий интеллектуалов заключается в том, что они свободны быть скандально глупыми, не нанося вреда своей репутации. Интеллигенция, которая боготворила Сталина, когда он избавлялся от миллионов и подавлял даже самое малое количество свободы, не была дискредитирована. Они все еще пользуются популярностью и слушаются с почтением. Сартр вернулся в 1939 году из Германии, где он изучал философию и рассказал миру, что между гитлеровской Германией и Францией было нелегко выбирать. И все же Сартр стал интеллектуальным Папой Римским, которого почитают образованные в каждой стране.
Сартр не был единственным примером. Защитник окружающей среды Пол Эрлих сказал в 1968 году: «Битва, чтобы накормить все человечество, окончена. В 1970-х годах мир постигнет голод, и сотни миллионов людей умрут от него, несмотря на любые начатые сейчас программы против катастроф». Тем не менее, ни в этом десятилетии, ни в последующем не происходило ничего подобного. Более того, растущей проблемой в растущем числе стран было ожирение и непроизводительные излишки в сельском хозяйстве. Профессор Эрлих, однако, продолжал получать не только признание, но и награды престижных академических учреждений.
Точно так же Ральф Нейдер впервые стал крупным общественным деятелем после публикации в 1965-м году книги «Опасен на любой скорости», в которой американские автомобили в целом и Corvair в частности представлялись подверженными авариям. Несмотря на то, что эмпирические исследования показывали, что Corvair был так же безопасен, как и другие автомобили того времени, Нейдер не только продолжал пользоваться доверием, но и приобрел репутацию за свой идеализм и просветительство, что сделало его чем-то вроде светского святого.
Неисчислимое количество других неверных предсказаний, касающихся всего, от цены на бензин до результатов политики холодной войны, оставило бесчисленное множество других лжепророков с такой же репутацией, как если бы они действительно были пророками. Ограничения, которые применяются к людям в большинстве других областей, даже приблизительно не применяются одинаково по отношению к интеллектуалам. Было бы удивительно, если бы это не привело их и к отличному поведению. Среди этого можно отметить то, как интеллектуалы видят мир и то, как они видят себя по отношению к своим собратьям и обществам, в которых они живут.
